Да, сюжет дался мастеру лишь в одном отношении: он создал символ, величественный, даже подавляющий, но не смог передать доброты человеческого понимания. Это снисходительность сверху вниз. И все же в этой величественности за отчужденностью символа мы угадываем подвижника, и понимание приходит в противоречиях. Предстоящие точно так же преподносятся мастером, как величественные девы, одетые в нежно-голубоватые хитоны, легкие, воздушные. Лица предстоящих выполнены также в стиле монументального сентиментализма и тоже за величественностью невольно, может быть, мастер передал свое понимание женской красоты и понимание мира, как места, где ее детям предстоит утверждать новое отношение к миру и человеку. Обратим также внимание на то, как часто безвестные авторы произведений любят широко открытые глаза и обязательно темные, округлые. Нет ли здесь следов столь отдаленных, что и назвать их трудно? Вспомним одно очень важное замечание Ф. И. Буслаева: В согласии нашего областного псковского слова волыглаз с гомерическим эпитетом (волоокая) надобно видеть не заимствование или влияние, а первобытное родство эпических воззрений, определивших одинаковый взгляд на природу. И на пластическое ее воплощение, добавим мы. Точно так же широко раскрыты глаза и у Спаса огрудного. В них совершенно нет святости. Так может смотреть только совершенно земной, крепко связанный с жизнью и ее треволнениями человек. Он не бесстрастный бог, он умеет удивляться и радоваться. Перед нами не некая серьезность, приличествующая сану, а легкое изумление, смешанное с радостью и удивлением. Это, конечно, не бог, а какой-то очень дорогой и понятный местным резчикам и их согражданам местный святой из национального, быть может, пантеона. Сразу вспоминаются замечания Ф. Энгельса: расчетливые попы вернули в лице святых политеистическому крестьянину его любимых богов-покровителей.

Скорее здесь умеренность именно калокагатийного типа, о которой мы читаем у Иосифа Волоцкого: Ступание имей короткое, глас умерен, слово благочинно, пищу и питие не мятежно мало вещай, множайше разумей... не излишествуй беседою, не дерзок будь трудись руками. С течением времени деревянная скульптура утрачивала эти свои черты и тяготела к монументальному решению, декоративному, долженствующему впечатлять. Впечатлять величиной, сводя, таким образом, сложные эстетические народные идеалы к простейшим понятиям: большое, стало быть, значительное. В этом отношении представляет интерес огромная скульптура (в полтора человеческих роста) Спаса с предстоящими из села Андреевка Арда-товского района (дерево, левкас, темпера). По характеру обработки дерева, склеенного из отдельных кусков, статую можно отнести к московской школе. Скульптура не круглая, рассчитана на восприятие спереди и снизу (отчасти). Но голова выполнена в технике круглой скульптуры. А торс - высокий рельеф. Каждой выпуклости снаружи точно соответствует выемка изнутри. Автор этого произведения стремился передать величавость, значительность, с оттенком некой сентиментальности в духе романтического истолкования. Величие духа как раз не так уж было интересно резчику. Он хорошо вылепил голову, в точности с потребностями возвеличить веру. Хорошо, выразительно и монументально расписал лицо, выделив большие, неподвижно вперившиеся куда-то глаза. Взгляду не хватает психологической глубины, о которой можно было говорить в ранних произведениях. Но здесь примитивизм оборачивается наивностью неискушенного в сложностях человеческих и богословских понятий мастера. Пластическая выразительность симметрично расчесанной бороды, прически, свободно, даже величественно ниспадающий хитон - все выдержано в величавой гамме торжественного хорала.

Это отнюдь не случайные черты духовности. Они в тесном переплетении с телесными. Правда, фигура Павла достаточно плотно задрапирована, если можно так выразиться. Но там, где мы видим открытую шею, резчик дает нам возможность насладиться видом ощутимой наглядной округлости. Напомним, что все это очень близко к тому русскому идеалу народной красоты, о котором упоминал Н. Г. Чернышевский в своем знаменитом трактате. В этом случае мы можем говорить о калокагатийности (как соразмерности души и тела). К нашему образу Павла вполне относится характеристика, данная калокагатии в упомянутой статье Г. К Вагнера: Калокагатийность в нашем понимании - это раннее проявление гармонии, когда оба начала духовное и телесное выступают в несколько сдержанном, статичном (несмотря на внешнее движение), глубоко не психологизированном, не индивидуализированном, а как бы типизированном виде, то есть в конце концов с явным преобладанием собственного родового начала над личным. Да, именно родовое начало проповедника и мыслителя в данном случае выступает на первое место. И рядом с ним так остро ощущается драматизм мысли и столкновение разных человеческих черт в образе Петра. Средних лет мужчина с красивым худощавым лицом, озаренным мыслью. Конечно, объективно это просто изображение апостола, но в этом изображении притаилась страсть резчика, который понял трагические противоречия человеческого бытия и попытался, интуитивно, может быть, передать их мучительность для человека. Как известно, в русской классической скульптуре ранних веков ученые обнаружили бесспорное влияние греческой архаики и Возрождения в понимании пластического образа в целом. Явно и то, что это влияние не просто ушло в землю. Оно растворилось во множестве произведений и достигло весьма отдаленных результатов. И ясно, что в статуе Петра прослеживаются некоторые черты античной калокагатийности. Ведь Петра никак не назовешь аскетом.

Так же совершенно отличны друг от друга и остальные три Спаса три Опечаленных. Прежде всего бросается в глаза удивительное разнообразие характеров, которые выявляются лишь при длительном и пристальном рассматривании. Однообразие лишь в каноническом. Далее мысль развивается своим путем. Кажется, что все три Опечаленных принадлежат одной мастерской. Одной школе. Может быть, одному резчику. Но еще раз всмотритесь в их жесты, позы, пластику, лица. У одного рука чуть выше щеки, и он уже хватается за голову. Это не просто приемлющий все, что с ним происходит. Особенно, если посмотреть скульптуру со всех сторон. Оказывается, он мучается загадкой зла и мести. У других руки очень близко к щеке, и это очень простое движение придает изображению другой смысл: это какая-то отрешенность от происходящего. Уже ни истязания, ни темница, ничто не имеет значения для его внутреннего взора и мысли. Это не покорность, а невозмутимость стойкости, погруженности в мучительное размышление. Так устанавливается примат духовного над телесным. Вот почему, на наш взгляд, в этом образе Опечаленного переплелись многие традиции и смыслы - от античной духовной свободы перед лицом смерти (Сократ) и калокагатии до образцов поведения в условиях политической несвободы восточных деспотий и до языческих представлений об ответственности человека за свою судьбу. Если продолжать мысль об Опечаленных как мыслителях, то в этом отношении очень выразительны скульптуры Петра и Павла из Торбеевского района. Соотношение духовности образа, телесности образа и взаимоотношения того и другого в нашей скульптуре действительно несколько необычны для повседневной скульптуры. Конечно, психологический тип и вообще духовный облик Павла несколько отличается от того, что мы обыкновенно видим. Определенно очерчен и бойцовский характер образа, и его могучая мысль, овеянная человечностью. Пристальный взгляд открытых глаз, легкий наклон головы вверх и интеллектуальная активность нашего произведения дают повод сравнивать его с более ранними произведениями.