Жизнь заявляет здесь о своем праве. Но это и не слепая безоглядная чувственность. Игра жизненных сил освещена духовностью, мысленным. Ясно читаемые пропорции, свободный бег линий, четко отграничивающих объемы, законченный в своей динамике силуэт - все подчинено идее одухотворенной жизни под эгидой деятельного отношения к жизни. Где же здесь евангельский образ уязвленного и смиренного тела, который до недавнего времени отпугивал ученых от изучения деревянной скульптуры? В пластике этой скульптуры, на наш взгляд, видны следы романского стиля. Это позволяет отнести скульптуру ко времени, когда в истории церкви и государства происходили значительные перемены. Не менее интересен в своей семантике и Ангел во облаках. Н. Н. Померанцев склонен относить это изображение к другому ряду. Но вот перед нами образ человека, деятельно и заинтересованно относящегося к тому, что он видит перед собой на земле. И тут те же мягкие линии юношеского овала лица, миловидного даже, несколько легкомысленная прическа, словно подчеркнутая строгими ритмами одежды! В этом произведении мы впервые встречаемся с изображением в пластике облаков. Они еще нам встретятся в скульптуре из с. Виндрей Торбеевского района. Интересно, что принцип изображения облаков и там и тут одинаков. Облака в этой скульптуре так же условны, как и изображение иконных горок в иконописи. Но здесь своя мера условности: облака возле ног ангела - это пухленькие своеобразные лепешки, круглые, в две ладони размером. Они накладываются друг на друга, создавая особое условное тело облака. На них видны следы росписи золотом Заметим в связи с облаками и их изображением, что, на наш взгляд, вся деревянная скульптура имеет свою определенную систему изображения, о которой наши исследователи пока еще не сказали своего слова. Такого, например, как Л. Жегин в книге Язык живописного произведения.

Оно явно исключает аскетизм как мировосприятие. Нас поражает мастерство, с каким скульптор сочетает арки плаща с ритмом всей одежды, то доводя это сочетание до драматической напряженности, то уравновешивая эти арки крупными объемами складок. В этом беспокойном движении чувства безвестный мастер передал ужас и трагедию матери. И благородное отношение к женщине-матери и воплощение чистоты и силы подлинно земного чувства вот что двигало резцом мастера. Утраченная роспись одежды и лица Богоматери обнажила реалистически-символическое содержание скульптуры. Это вот и есть тот самый волшебный реализм, который открыл В. М. Василенко в народном творчестве. Народное представление о сущем и должном в этой пластике. И само пластическое предстает как своеобразное мышление в объемах и формах. Пусть не всегда осознанное народным резчиком до конца. В такой же степени раскрылось символико-реалистическое содержание и в образах Жены-мироносицы и ангела во облаках. Всмотритесь, какой у Жены-мироносицы мягкий овал полного (а вовсе не аскетического, как того предписывают догмы религии), по-юношески свежего и непосредственного в своем чувстве лица. Свободно обрамляет голову прическа, и мы сразу вспоминаем положения древней русской эстетики. В ней красота человека всегда воспринимается не только как нечто физически совершенное, но и как нечто высоконравственное, одухотворенное (подчеркнуто нами.- Н. Ш.), величественное. Напомним, что в Повести о Петре и Февронии Муромских нашел свое полное выражение идеал строгой, в высшей степени одухотворенной, доброй и обаятельной красоты. Именно он является определенным мерилом эстетической сущности прекрасного в женщине. В образе Жены-мироносицы резчик подчеркивает спокойный ритм одежды и неожиданно ломает этот ритм взлетающими полами плаща, приоткрывающими ноги. Все исполнено жизни, трепета плоти. Никакого аскетизма.

Известнейший наш искусствовед, академик М. В. Алпатов, подчеркнул, что как народную поэзию, народную архитектуру, народ создает скульптуру для себя, для собственных надобностей (подчеркнуто нами.- Н. Ш.), сообразуясь, прежде всего, со своими собственными понятиями добра и красоты. Конечно же, не один церковно-богословский смысл, именно не один, - а народные представления о добре и красоте пробиваются сквозь символику культовой, церковной значимости. Напомним в связи с этим, что рядом с Богоматерью, точно так же вырезанная и, стало быть, в одном ряду эмоциональном с ней, стоит и Мария Магдалина, вторая фигура из предстоящих. Значительно более сложнее выразительные средства у других двух изображений - тоже Марии Магдалины и Богоматери, может быть, первой четверти XVIII века. Автор также сдержанно передает чувства матери у Богородицы. Ее руки сложены в условный, но так понятный жест (молитвенный, умоляющий, просящий одновременно). В этом жесте резчику удалось передать драматизм движения матери на помощь сыну и сдерживающее начало. Какая-то сила останавливает мать, и она замерла, вся подавшись вперед с таким характерным женским движением головой. Великолепны складки одежды. Они совершенно декоративны, но певучи и упруги, как арки храма, передают степень напряжения чувств и одновременно благородную их сдержанность. Это - свидетельство свободы духа, но не все покорности. Так неожиданно, в самом, казалось бы, каноническом образе прорвалось сквозь религиозную символику столь обыкновенное чувство, так пластически опоэтизированное. Это свидетельствует о высоком мастерстве скульптора из народа. Большая роль декоративности - симметричное построение взметнувшихся дуг одежды - тоже свидетельство преобладания па-родных представлений о пластике.

Нам сразу вспоминается Збручский идол и некоторые другие изображения. У всех у них точно так же одна рука лежит на груди, другая на животе. Трудно сейчас строить предположения о том, что это означает - заимствование (оно почти исключено из-за разницы во времени) или же это одинаковое обозначение одинаковых смыслов на языке пластики. На наш взгляд, в данном случае жесты двух ичалковских изображений свидетельствуют о слиянии языческой символики с христианской. В частности, речь может идти о двух пониманиях человека. В христианском понимании чрево (утроба) - это прежде всего материнская утроба, в муках рожающая. А когда речь идет о Богородице, то и образ интимной сокровенности, символ милости и жалости. В то же время отчетливо видно, что в жестах этих нет ожидаемой благопристойности. И сразу вспоминаются традиции, идущие от средневековой двузначности (амбивалентности) жеста в народной смеховой культуре, от смехового или травестийного начала. Чрево - это низ, одновременно низвергающее и вновь возрождающее. Жестовой язык этот, конечно, был очень понятен и неграмотному. Таким образом, в этих жестах предстоящих, как нам представляется, речь идет не только о сердечной связи матери и ее детища, о великой миссии продолжения рода, но и о продолжении жизни, как непременном условии сохранения народа как единого целого. Не уязвленность, не самоотречение и тем более не всепрощение. Скульптура создана народным резчиком с тем, чтобы передать главную мысль, с тем, чтобы эта мысль уцелела в огромном символическом и часто ценностном мире. Это не значит, что народные резчики сплошь все были атеисты или стремились как-то противостоять церкви и ее догматам. Нет. Все куда сложнее. Они невольно вносили реалии в свои произведения, следуя простой необходимости создавать произведения, которые бы убеждали.